Все публикацииМой XX век

Материалы семинара "Топология культурной памяти"

 Семинар «Топология культурной памяти»

 

Тема I:  «Стратегии формирования памяти в культуре».

15 февраля 2018 года в Институте философии СПбГУ, при поддержке Центра биографических исследований «AITIA» был проведен первый семинар «Топология культурной памяти», тема: «Стратегии формирования памяти в культуре».

Семинар стал тем пространством, где  философы, историки, социологи, филологи, культурологи, исследователи и студенты обратились к проблеме сохранения и трансляции памяти культуры в современном мире. Особенно остро обсуждались возможности свидетельствований и их интерпретаций  в ситуации кризиса исторического сознания. Особенное внимание было уделено проблеме понятийного аппарата, адекватного аналитике сложных явлений современной мемориальной культуры в российских реалиях.

Ниже приводятся отрывки из разговора и общей дискуссии на семинаре.

 

 «Вина», «боль», «травма», «потеря».

Артамошкина Людмила Егоровна, ведущая семинара, задала вопрос, определивший круг проблем, обсуждавшихся на семинаре: «нужно ли придавать терминологический смысл таким словам как «вина», «боль», «травма» - эти слова уже приобрели статус терминов в традиции Memory stadies Западной Европы».

Грякалов Алексей Алексеевич – ввел одну из главных тем семинара: память и события.

 

 

Мемориальная политика и поиск идентичности

Смирнов Алексей Викторович  начал дискуссию по проблеме манипуляций с памятью и формирования мемориальной политики: «В общем-то, да (прим., согласие с выдвинутым выше тезисом). Это как раз политика управления памятью, и, соответственно, страдают сначала памятники, а потом уже и люди. <…> У государства может не быть потребности в войнах, но у государства есть всегда потребность в идентичности: иногда национальной, иногда государственной. Поэтому государство строит свою мемориальную политику параллельно или в целях оптимизации, конструирования вот этой вот идентичности. <…> Для нашей страны это тоже актуально. То есть, как мы хотим обрести вот эту государственную идентичность». Показательна история с табличкой с Колчаком (прим., памятная доска адмиралу Александру Колчаку, демонтированная Музеем городской скульптуры в соответствии с распоряжением комитета по культуре Санкт-Петербурга): «одни ее привинтили, другие ее сняли, снова привинтили, потом разбили. Сейчас собираются создавать Музей блокады (прим., расширение музея), и в то же время в Парке Победы иногда оскверняют памятник блокаде, обливая его красной краской. Какое место вот в этой мемориальной политике будет такому вот памятнику?  <…> Эти наши перекосы не мемориальной политики, а именно идентичности и ставят, видимо, на уровне государства задачу формирования такой идентичности, которая устроила бы всех. Эта задача не только нашего государства. Недавно принятый в Польше антибандеровский закон уже привел к взаимным обидам между поляками и украинцами. Это тоже вопросы культурной памяти и мемориальной политики, в т.ч. вопрос травмы и вопрос жертвы. Тренд сегодняшней Восточной Европы: каждый хочет быть жертвой (прим., терминология исследовательницы Алейды Ассман; Польша и другие страны Восточной Европы, бывшие под «советской оккупацией» - т. н. Восточный блок СССР - выставляют себя «жертвой» как нацистского, так и советского режима, не признают коллаборационизма с НСДАП и антисемитизма во время Второй Мировой войны, то есть происходит полная самоидентификация с позицией жертв вроде евреев и Холокоста. Не происходит признания собственных преступлений и осознания амбивалентной позиции не только жертвы, но и преступника). 

 

 «Политика культурного мифа»

Казакова Ирина, магистрантка Института философии, подняла вопрос о «политике культурного мифа» в пространстве мемориальной политики: «примеры такого сюжета дает, к примеру, Швеция XVIII-XIX вв. с культурным мифом о том, что она происходит от воинственных римлян. Несмотря на то, что это абсолютный миф, он серьезно повлиял на настроение (мировоззрение) шведского общества, политику шведского государства». Миф и память — насколько они могут в контексте мемориальной проблематики дублировать друг друга? Если раньше речь шла просто о мифологизации, то сегодня, особенно в контексте рассуждений о вине каких-то государств и народов перед другими народами, необходимо четкое, жесткое основание, каким могут быть какие-либо происшествия, условные факты. А уже их трактовка ведет к возникновению мемориальности или мифа. «Например, существует потребность, допустим, у государства в войнах, и оно придумывает какой-то миф, используя какие-то архетипы и выстраивает этот миф с нуля». Сегодняшнее же государство, выстраивая свою мифологию, не просто опирается на какие-то архетипы, а использует привязку к фактологическому материалу. 

 

В связи с этим, в дискуссию был введен тезис, который отражает тревожную тенденцию сегодняшнего дня: «Если памятник может говорить, и при этом говорит что-то не то, его снимают с постамента».

 

Биография как путь к «совместности», «сопричастности»

и проблема интерпретации.

Артамошкина Л. Е.: Может ли работа с биографией, как с конкретным сюжетом, повлиять на наше самоощущение, которое позволит нам быть «совместными» (в терминологии Хайдеггера, такая терминология помогает уйти от деструктивной политизированной терминологии).

Смирнов А. В.: Здесь я с Вами соглашусь, где начинается политическая идентичность, там кончается философия. <…> Что касается вот этих первичных биографических материалов, они, конечно, имеют целый ряд способов интерпретации <…> Не всегда та или иная биография открывает возможности для «сопричастности» или «соборности». Например, биографическая работа, проведенная Алексиевич (прим., Светлана Александровна Алексиевич — всемирно известный белорусский прозаик, пишущий на русском языке. Автор прозы о войне, о Чернобыле. Создатель уникального документально-художественного метода, основанного на творчески сконцентрированных беседах с реальными людьми. Источник: http://www.alexievich.info/biogr_RU.html), стала темой для острейших политических дебатов.

Грякалов А.А.: То, что историческое знание постоянно подвергается интерпретациям, в этом нет ничего удивительного. После Ницше историческое знание это во многом именно интерпретация. Если интерпретации могут исказить некий первичный смысл (если он существует) до неузнаваемости, то встает вопрос, мы можем вообще говорить о смысле или мы должны согласиться в тем, что смысл есть исключительно конструктивистская конструкция (которую мы сами создаем)? Где же действительно мы можем говорить о некотором знании, как о некой устойчивости смысла? <…> Так вот вопрос и встает о том, в какой степени эта интерпретация как бы чему-то соответсвует, и каким образом это то, чему она соответствует или может соответствовать, может быть обосновано? Здесь уместно сказать о проблеме места (расположенности): вот здесь думают так, а здесь по-другому. К примеру, если у современной Украины отобрать страх и национализм, там не останется других стратегий для идентификации. Что страшнее, чем страх? Это страх потерять страх. Современный мир сбивается в некоторое единство за счет негативной сборки (постмодернистский террор, экология и т.д.). Какую же позитивную стратегию сборки можно предложить? И какой, если угодно, новый этос, который будет в том числе влиять и на интерпретацию. <…> К тому же, я бы хотел уточнить, что все-таки так жестко различать философию и политику, и философское и политическое, я думаю, сегодня не нужно. Сегодня политика, ссылаясь на слова В.А. Подороги, стала ближе мысли, чем философия. Потому что в сфере политики нельзя отказаться от принятия решений.  Поэтому «политическое» не в смысле пространства, в котором люди принадлежат тем или иным партиям, а в том смысле, что «политическое» это сфера, которая соединяет наше личностное,  персональное, социальное и общественное. Вот мы в этом пространстве и находимся.  Поэтому любая интерпретация, она конечно включена и в определенную традицию, надиндивидуальную память, идеологию, но в конечном счете она связана с выбором человека, с формированием персонажа, обладающего некоторой устойчивостью и ответственностью… <…> Последние 30 лет в философии фигурировала тема «смерти автора» у Р. Барта, и тема «функции автора» у М. Фуко, но сегодня ведь ситуация другая. Сегодня в центре внимания не дискурсивная практика, а тема «неповторимого персонажа». Вот почему интерес к свидетельству, потому что он способен говорить то, чего не понимают другие (прим., приводится в пример работы Джорджо Агамбен «Пилат и Иисус», «Котлован» А.П. Платонова, «Колымские рассказы» В. Шаламова, «Тихий Дон» М.А. Шолохова, «Американский Юг» У. Фолкнера). Происходит экзистенциализация дискурса.

 

Проблематика мемориальной культуры в повседневной культуре.

Связь «топоса», «памяти» и «биографии».

Николаева Ж.В.: Психология разных наций, этнопсихология формируется по-разному. К примеру, если ты лапландец, и ты зависишь от того, что ты собрал или выловил,  вокруг тебя формируется и на тебя воздействует одна этнопсихология. Другая этнопсихология — итальянский уклад жизни, который во многом сформирован исходя из цикла выращивания олив или винограда, где одно поколение не может создать конечный продукт. То есть могут меняться формации политические на данной территории, могут формироваться какие-то новые королевства или республики, могут проходить войны, но вино будет драгоценным только через 40 лет, а для оливы лучше 80 лет. Следовательно, то оливковое масло, которое мы употребляем сегодня, производится деревьями, посаженными в Первую мировую войну. То есть, как-то нужно превозмочь вообще всё, что происходит во внешнем мире, и ухитриться передать по наследству из поколения в поколение не только  территорию, посадки, но и ту самую культурную память о том, что это нужно передать следующим поколениям. Следовательно, и сегодня перед многими итальянскими семьями остро стоит вопрос о том, как готовить наследников. Они уже рождаются вот в этих вынужденных, предложенных обстоятельствах наследования такой вот территории и обязанности передать соответственное культурное знание будущим поколениям. Острая связь поколений, сохраняющих культурную память вне зависимости от выгодности или невыгодности производимого ими продукта.

Рекомендуются книги: Марио Ригони Стерн «Сержант в снегах», Патриция Деотто «Столица Терская».

Резвухина Анна (студентка 4 курса Института Философии СПбГУ, культуролог): Своеобразное культурное поле сложилось и в Калининградской области (прим., территория вокруг бывшего города Кёнигсберг, отошедшая СССР, а затем РФ после Второй мировой войны). Калининград выступает как двойная периферия, как одновременно регион, который не является столичным, в России, и при этом уже давно, скажем так, позабытая провинция Германии. Область населена преимущественно русскими людьми, которые при этом начинают идентифицировать себя с прусским наследием и прусской историей города и региона и принимать это как часть собственной истории. (прим., Резвухиной Анны: процесс "освоения" наследия территории проходил поэтапно, можно выделить три ключевых поколения, через которые происходил сдвиг отношения к территории и её истории: "военное поколение", или же первые переселенцы, приезжавшие на землю "врага" из разрушенных войной частей СССР; поколение "жителей-исследователей" советского периода, когда немецкая история региона замалчивалась, официальных сведений практически не было, была введена политика tabula rasa — знание о территории складывалось стихийно, из устных историй, легенд, уцелевших памятников архитектуры, территория "открывалась" заново; современное поколение, которое пытается преодолеть разрыв традиции, активно интересуется историей края как прусского, так и советского периода, аккумулирует двоякую историю в едином восприятии).

Ставится вопрос о том, кто были первые переселенцы в Калининградскую область, как они воспринимают свою идентичность? Есть ли места компактного проживания разных групп переселенцев?

Не теряется и тема культурной памяти, общей для России и Германии — тема лагерей, лагерных биографий.

Несколько слов о проекте Калининградского центра современного искусства «Близкий незнакомец». Так как Восточная Пруссия была после Второй мировой войны поделена между тремя странами: сначала между Польшей и СССР, теперь: часть бывший Пруссии принадлежит Литве (Клайпеда — бывший город Мемель, нем. Memel, Клайпедский край), часть - Польше (Мазуры), часть - Россия (Калининград). Следовательно, данный проект направлен на изучение взаимоотношений между этими разделенными частями в наше время: как Россия, Литва и Польша видят друг друга, могут ли они найти общие моменты, способствующие преодолению сегодняшних трудностей во взаимопонимании.

Апыхтин Алекcандр Викторович: « В моем представлении, говорить об исторической памяти, об искусстве памяти в культурных ее импликациях, в центре все-таки любой такой аналитики должно быть понятие «события». <…> Некоторые мемуары подрывают наши принятые мифологемы («событийные»), так как каждый частный случай, конечно, отличен от общей имеющейся картины. В частности, работа известного искусствоведа Никулина Николая Николаевича «Воспоминания о войне». Александр Викторович поделился воспоминаниями из семейной биографии времен Второй мировой войны.

 

Далее представлены замечания Алексея Алексеевича Грякалова, касающиеся упомянутого произведения Н. Н. Никулина «Воспоминания о войне». Книга, как набросок воспоминаний о войне, начинается с достаточно ценного материала для исследователей Oral History, так как сюжеты представлены практически автобиографично. Однако далее, фаза за фазой работа начинает изобиловать уже клишированными представлениями о военных событиях рассматриваемого времени, что четко прочитывается реципиентом. Теряется то собственное видение момента, которое и придавало ценность данному источнику. Текст теряет доверие.

Грякалов Алексей Алексеевич: Внутри этой книги разный дискурсивный настрой, ощущение, что автор пересказывает разные клишированные представления о войне. Описание неповторимого момента неповторимым языком есть доказательство подлинности события. В книге, особенно в конце, этого не хватает. <…> Но говоря об энергетике, силе  памяти, нельзя забывать и об искусстве забвения, потому что некоторые вещи надо забывать, когда они мешают идти вперед (прим., Алексей Алексеевич представляет свои примеры проявления явления «забвения», которые можно услышать в видеозаписи семинара).

 

Вопрос о достоверности.

Далее в ходе семинара был поднят вопрос о достоверности личных материалов, возможной фальсификации событий, в особенности тех, которые были описаны спустя некоторое время.

 

Николаева Ж. В.: С проблемой значительного процента неточностей в мемуарах сталкиваются социологи, так как, во-первых, людей подводит память, во-вторых, есть моменты сознательного искажения событий. Проблема публикаций мемуаров сегодня очень существенна, так как даже известные исторические события и те, порой, не соответствуют действительности. Появляется сомнение и во всем остальном. Так что и интервью, и мемуары — все эти «свидетельства» все равно тяжело назвать источниками, приближенными к истине.

Можно ли тогда считать более достоверными материалы, которые пишутся в стол?

Николаева Ж. В.: На первый взгляд такой материал действительно кажется более достоверным, но на самом деле этот вопрос серьезно не изучен.

Грякалов А.А:  Никто никогда не пишет в стол, пишущий в стол человек все равно находится в современном ему пространстве, в котором пытается найти некоторое укрытие. Конечно, самые главные вещи нельзя забывать, нельзя отказаться от бессознательного (по Лакану), но речь идет о некоторой корректировке, сдвиге в сторону. Например, в Россию пошло 600 эшелонов из Италии, вернулось 16. Это факт. Они почти все здесь замерзли. Сейчас приезжают потомки итальянцев, которые погибли на Дону. (ремарка Николаевой Ж. В.: «Да, они очень хранят эту свою память»). Ну и русские с удовольствием беседуют с ними, гостеприимно принимая, почти “братаются”. Священники говорят: «Послушайте, вы не забывайте, почему они здесь оказались, почему они здесь погибли». Тот же Марио Ригони Стерн отправился на фронт добровольцем. Таким образом, сегодня к нам приезжают потомки почтить память тех людей, которые здесь погибли. Погибших людей жаль, но невозможно забыть причин, по которым они здесь оказались и погибли.

 

 

Рекомендованные фильмы: Сергей Лозница «Аустерлиц», Константина Фама «Туфельки», Кшиштоф Кесьлевский «Декалог», Александр Сокуров «Одинокий голос человека».

 

Рекомендованные книги: Марио Ригони Стерн «Сержант в снегах», Патриция Деотто «Столица Терская», Никулин Николай Николаевич «Воспоминания о войне»,  - книги для общего обсуждения на следующем семинаре.

Никулин Николай Николаевич «Воспоминания о войне»,  Андрей Платонов «Река Потудань», «Котлован», Джорджо Агамбен «Пилат и Иисус», В.Шаламов «Колымские рассказы», М.А.Шолохов «Тихий Дон», «Американский Юг» У. Фолкнера, В.А. Подорога «Апология политического».

 

Следует отметить важную особенность всего разговора: в методологические, теоретические, исторические сюжеты включались воспоминания участников семинара, их размышления об опыте воспоминаний внутри семейных биографий.

 

Следующий  семинар "Топология культурной памяти» состоится  26 апреля 2018 года,18.00, тема II «Язык и память».